Вопрос с союзником решался еще проще: Сеннам и Тайонел были слишком далеки, Одиссар и Арсолана являлись врагами, Ренига и Кейтаб могли рассматриваться лишь в качестве будущих жертв. Оставался Коатль; богатая страна с сильным войском, с метателями громовых шаров, с портами на берегах Ринкаса и с кораблями, что могли поднять сотню всадников или три сотни пеших. Правда, атлийский сагамор был надменен и честолюбив, зато атлийские земли открывали прямой путь к Цолану и к пещерам святилища Вещих Камней. Это стоило милости Провидца! Отчего же не разделить ее на двоих? А потом, когда будет найдена Книга, все встанет на свои места…
Но Ах-Шират, союзник Одо'аты, не верил в пророчества. Верил он только себе и полагал, что глупцы затем и существуют, чтобы прокладывать умникам дороги сквозь ядовитый тоаче. Сам он, конечно, относился к умникам, и потому, скрывая усмешку, кивал на всякое слово Одо'аты и на каждое его послание отвечал двумя.
Недоумку тасситу нужна Скрижаль Пророчеств? Ну, пусть ищет ее! Он собирается пошарить в храме? Превосходно! Пусть разнесет святилище, а заодно и весь Цолан! Тогда тупоумные майя поймут, что нужен им могучий покровитель, простерший руку над их землями и храмами, такой защитник, который всегда рядом - а разве Коатль не ближе к Юкате, чем все другие Очаги?
Тассит желает сокрушить Джиллора и Чантара, сплясать на их костях? Чего же лучше! Воинство его двинется в Арсолану и Одиссар, за ним - атлийцы да избранные тысячи норелгов; они пойдут не спеша, чтобы враги и союзники успели натешиться битвами и осадами, атаками и набегами, кровью и славой. А когда не останется крови ни у тех, ни у других, наступит время Коатля. Его Нефритовый День, которого нет в календаре! А стоило бы добавить: нефрит - камень умиротворения, и ему, Ах-Ширату, придется умиротворять одиссарцев и арсоланцев, а заодно и тасситов - тех, что не успеют перебраться в Чак Мооль. Он исполнит божественную волю и принесет им мир, крепкий мир, атлийский!
Но в нем не будет места для потомков Одисса, Арсолана и Мейтассы. А затем придет очередь остальных.
Недоумок Одо'ата возмечтал о власти над миром? Ну, поглядим, кому она достанется!
Глава 6. Месяц Плодов, от Дня Змеи до Дня Керравао. Юката, древний город Цолан
Опасайтесь жестоких, ибо подобны они
охотящемуся ягуару; опасайтесь алчных,
ибо прародитель их - прожорливый кайман;
опасайтесь глупых, ибо язык их - язык попугая,
а мысли - мысли обезьяны; опасайтесь лишенных гордости
и смердящих, точно койоты; опасайтесь тех,
кто радуется чужим бедам, как гриф-падальщик -
протухшему трупу. Но больше всего опасайтесь
изменников и лгунов, нарушающих слово свое.
Тяжек им путь искупления; пойдут они в Чак Мооль
с хвостом скунса в зубах.
Книга Повседневного, Притчи Тайонела.
Киншу, язык телодвижений и жестов, принятый по всей Эйпонне, позволял не только обмениваться новостями, торговаться и вести переговоры. Он также был предназначен для выражения человеческих чувств - и, в определенном смысле, позволял сделать это с гораздо большей выразительностью, чем самые пространные речи. Ведь всякому ясно, что есть ситуации, когда жест или знак предпочтительней слова - так, например, враги могут долго обмениваться угрозами, но точку в этом словесном поединке поставит удар клинка.
Для выражения самых главных чувств и ощущений в киншу имелись определенные позы. Одни отражали вполне понятное и ясное, касавшееся лично человека - поза радости или страха, поза горя или изумления, когда руки воздеты к небесам, голова и плечи откинуты назад, а брови приподняты. Другие позы затрагивали нескольких людей, как минимум двоих, и соответствовали понятиям отвлеченным - таким, как "мир", "война", "жизнь", "гордость", "угроза", "подчинение", "приветствие". Если беседовали равные, то они попеременно принимали позы ожидания, внимания, согласия или возражения; если высший говорил с низшим, то поза одного отражала власть, а поза другого - почтительную покорность. Мыслить о важном полагалось в позе раздумья, и были соответствующие позы для объявления решения, приговора или приказа.
Поз было много, и некоторые из них, выражавшие чаще намерения, чем чувства, объединялись группами. Так, имея намерение обратиться к богам, человек принимал одну из семи молитвенных поз - стоя, опустившись на колени, сидя или распростершись ниц, причем в первых трех случаях голова его могла быть приподнята или опущена. Перед тем, как вступить в поединок, воин становился в боевую позу, которых насчитывалось более десяти - смотря по тому, был ли этот поединок смертельной схваткой с врагом, или делом чести между людьми благородными, или тренировкой с наставником либо партнером. Были позы дружбы, позы трапез, в которых полагалось вкушать еду и питье, позы отдыха и сна, позы поминания умерших - по пять-десять канонических вариантов, подходящих к любому случаю. Но больше всего - тридцать три! - было любовных поз, так что у одиссарцев, людей веселых, склонных к преувеличениям и острых на язык, бытовала поговорка, что поз любви впятеро больше, чем поз молитвы. Смысл ее заключался в том, что мужчина чаще утешается в женских объятиях, чем в беседах с богами, и это было правильно: ведь каждую ночь мужчина спит с женщиной, не испрашивая на то совета богов.
Позы любви… Они назывались поэтически, причем название отражало не столько внешний вид, сколько внутреннюю суть творимого и психологический настрой партнеров. Были позы спокойные и нежные - Объятья Лебедя, Мед На Губах, Ночная Услада, Ветер В Ивах… Были жаркие и страстные - Прибой У Берега, Поединок Пчел, Сломанная Пальма, Простертая На Холме… Были неистовые и яростные - Самка Ягуара, Пронзающий Меч, Соколиный Клюв, Свернувшиеся Змеи, Чаша, Полная Огня…
Ице Ханома превзошла их все и полностью. Вероятно, в ее арсеналах насчитывалось больше тридцати трех поз, но Дженнаку не довелось их сосчитать и запомнить - как по причинам приятного свойства, отвлекавшим его от подсчетов, так и в силу того, что повторить эти изысканные и сложные способы с другой женщиной, менее гибкой, чем Ице, представлялось абсолютно невозможным. В свои двадцать семь лет сестра халач-виника Цолана была столь искусна, словно ничем иным не занималась, а лишь оттачивала свои женские чары и, пленяя мужчин в светлое время дня, ночью торжествовала над ними полную и окончательную победу.
Дженнак, правда, был крепким орешком и головы не терял, понимая, что есть наслаждения телесные, есть - духовные, и лишь соединившись они порождают доверие и любовь. Так было с Вианной, и с девушкой Чали в рардинских лесах, и даже - возможно! - с Чоллой, но никак не с Ице Ханома; ее красота и искусство будили страсть, не затрагивая сердца.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});